С тех пор, как после нескольких попыток взять прямым штурмом сильно укрепленные позиции турок возле Плевны, — было решено вести осаду их,— русские старались окружить плевненские позиции настолько крепко со всех сторон, чтобы ни войска Османа — паши не могли прорваться из Плевны и никакой другой турецкий отряд не мог бы пробиться к ним на помощь.

Много было нужно времени на то, чтобы этого достигнуть. Русские подавались мало-помалу вперед и все плотнее стягивались вокруг Османа. Постепенно наши войска занимали новые высоты, окружающие сильно укрепленную Плевну, и строили на этих высотах земляные укрепления. К половине октября месяца оставались только два таких места, где турки могли бы легче прорваться через линию русских войск; одно — на запад от Плевны, на дороге в Софию; другое — на юг, правее Ловчинской дороги, через Зеленые горы.

Но 12 октября гвардейские войска под начальством генерала Гурко взяли укрепления на Софийской дороге — Горный Дубняк, а вслед за тем, 16-го, взяли Телиш, заняли Дольный Дубняк, который лежит всего в 7 верстах от Плевны и подвинулись дальше к городу еще версты на две.

Оставались одни Зеленые горы. Занять их было важно еще и потому, что горы эти самые высокие около Плевны и с их вершины можно было легко обстреливать другие плевненские укрепления.

Через город Плевну протекает на север речка Тученица. Перед городом она бежит в глубоком овраге с крутыми берегами. Левый берег высоко поднимается над Тученицею и значительно выше правого. Эти — то левые горы и зовутся Зелеными горам. Против них, на правом берегу речки, идут радищевские высоты, которые значительно выше Зеленых гор.

Места по Тученицкому оврагу между Зелеными и Радищевскими горами чрезвычайно красивы в особенности, если взять от деревни Брестовец. Тученица вьется, как змейка, по узкому глубокому ущелью. Над нею висят крутые, скалистые серые берега, заросшие зеленью. Зеленые горы круто, несколькими гребнями, идут от самой речки высоко-высоко, и почти сплошь покрыты виноградниками и дубняком. Между роскошною зеленью виноградников пролегает Ловчинское шоссе. На самом верхнем гребне Зеленых гор, недалеко от дер. Кришина, поставлен турецкий Кришинский редут; от него к Ловчинскому шоссе Зеленые горы спускаются тремя гребнями, на которых турки тоже сделали земляные укрепления, и кругом них нарыли траншей, наделали завалов.

Занять первый гребень Зеленых гор и укрепиться на нем приказано было командиру 16-й пехотной дивизии генерал лейтенанту Скобелеву 2, который командовал войсками на нашем левом фланге и занимал левый берег Тученицы по Ловчинскому шоссе.

Еще раньше этого генерал Скобелев уже подвинулся немного к Зеленым горам; в ночь с 23 на 24 октября он подвинул войска влево от Брестовца и занял выгодную позицию, где устроил укрепления, поставили батареи. Утром 24-го, он, к удивлению турок, открыл по ним огонь из пушек и вскоре наши охотники бросились на ближайшие турецкие траншеи, ворвались в них и перерубили турок_; которые мешали нам своими выстрелами, и тем, что были на дороге к Зеленым горам.

Как только было получено генералом Скобелевым приказание занять Зеленые горы, он сейчас же сделал все нужные распоряжения, чтобы приготовиться к этому трудному делу. Как нельзя более понимал он, что нужно сделать. Зеленые горы были ему знакомы, как вряд ли кому другому. С самого начала наших сражений под Плевной ему приходилось быть на левом фланге, у Ловчанского шоссе. Три с половиною месяца Зеленые горы были постоянно перед его глазами, Наконец, 30 и 31 августа он быт уже на этих знаменитых горах; в те достопамятные дни здесь, среди виноградников, по балкам, на гребнях кипели страшные бои. Скобелеские войска жестоко бились, целых два дня и ночь бессменно, за Зеленые горы; облили их своею честною, геройскою кровью, усыпали своими телами их высоты — как в то время_; когда брали турецкие редуты, так и тогда, когда их отдавали назад огромным силам насевших на них турок. Турки отлично знали цену Зеленым горам, и направили на них тогда все свои свободные войска, чтобы отбить обратно.

Фото: slavs.org.ua

И вот, опять Скобелев перед Зелеными горами, накануне их занятия. Он знает их отлично; в его руках опять владимирцы, суздальцы. Но целых две трети из бывших героев уже нет на лицо: они или легли костьми на Зеленых горах, или далеко рассыпались калечными по разным госпиталям и больницам. Теперь его дивизия была пополнена новым, молодым народом, еще не окрещенным огнем войны. Для них в этом первом серьезном деле предстояло показать, что русский молодой солдат, в руках опытного, бывалого начальника, сумеет постоять за себя и за другую часть своей родины.

За последние дни перед 28 октября на горы с вечера обыкновенно ложился густой туман и прятал совершенно все высоты до самого утра. Такого же тумана ждали и сегодня. Было решено: подкрасться по туману к туркам, атаковать их, прогнать с гребня и сейчас же окопаться.

В дело были назначены: Владимирский полк, 9-й стрелковый батальон, три роты сапер. 1-я и 2-я стрелковые роты ярославцев, четыре картечницы и две сотни донцов 9-го полка. Начальником отряда назначен был полковник гвардейского саперного батальона Мельницкий.

Среда 28 октября, по-видимому, ничем особенным не отличалась от предыдущих обыкновенных дней скучной осады. С ырость , холод. Где-то лениво, редко перестреливаются. В Брестовце, как обыкновенно, в известные часы играет музыка. Солдатские голоса надрываются от скуки в хоровых песнях.

Но все это только могло казаться со стороны.

На самом деле с самого утра уже пошли хлопоты и сборы в назначенных в дело частях. Солдатский боевой дом не велик, а все-таки нужно собраться: оно и для дела поспокойней, да и для себя все же развлечение, —лишние мысли не лезут в голову, перед неизвестным боем, если человек в занятии.

Первое дело, конечно — ружье протирает, осматривает его служба, пробует замок — хорошо ли выбрасывает назад пустую гильзу, — и чистенькое, готовое ставит на место. Пошли получать патроны; и непременно аккуратно осмотрят и пересчитают пачки. Потом — башлык для запасных патронов, котелок для воды, мешочек с сухарями, выданными на два дня; и с фунтовой порцией мяса. «Соли бы взять», приходит на мысль заботливому солдатику. Ложка и трубка непременно взяты, если только не затерялись раньше, а то так надо напомнить земляку: «Смотри, трубку-то взял ли? Как бы потом обоим нам не остаться без неё». Откуда-то достались платочек или тряпочка, свернулись аккуратно и тщательно прячутся в карман. Зачем они — об том не говорят: на случай перевязаться, если ранят…

Вот и весь солдат, все заботы про себя. Но кроме них есть общая: нужно принять инструменты—заступы, кирки, мотыги, топоры, так как идут рыть траншеи.

Вскоре собрались все 50 человек охотников; к ним вышел подпоручик Тарасенков — их начальник тоже охотник.

Поздоровался и идет тихо по рядам, вглядываясь в лица охотников. Все стоят спокойно, форменно, по-солдатски вытянувшись, как на смотру. Все простые русские, не злые лица: кажется, осмотрят их — и всё кончится, все они разойдутся на покой, а не пойдут в самый жаркий огонь, на верную смерть, в рукопашную с туркой.

— Так вот что, братцы, сказал им Тарасенков. — Впереди пойдет стрелковая цепь, сзади нее три роты стрелков. Сейчас за срединою цепи мы со стрелковым взводом. Идти как можно тише. Как только цепь дойдет до своего места—остановится и залечь. А мы сейчас же дальше к туркам. Добежим до его траншей, выгоним его и засядем. Дальше никто не смей! Лег в траншею, да и стреляй по турке, не пускай его к себе, покуда — сзади нас — владимирцы траншею себе не выроют. Поняли?

— Понимаем! В-б-е! — ответили разом, но не громко, серьезно, видимо с убеждением, простые солдатские голоса.

— Дал бы Бог только подойти-то к нему, а там уж видно будет, — прибавляет кто-то.

Так же было растолковано и всем остальным войскам, назначенным в дело: каждый солдат вперед должен был знать, что ему делать. Солдаты чрезвычайно любят, когда им перед делом подробно разъяснят, что они должны исполнять. Они знают отлично, что если всем полкам известно, что нужно сделать, то ни толкотни, ни путаницы не произойдет. Тем паче это было дорого в ночном деле. Тут важно, чтобы ни один человек не напутал, не растерялся; чтобы все вовремя стали, не зарвались; чтобы каждый делал дело сам, сознательно, так как ночью наблюдать за всеми разом совершенно невозможно. Короче сказать, весь отряд должен быть отрядом охотников: каждый солдат должен быть и хитро-осторожен, и ловок, и удал, и сметлив и неутомим по-охотничьи, и стоек до последней крайности.

Вот почему Скобелев так сильно заботился о том, чтоб солдат толково подготовить к делу, и особенно молодых, новичков.

Кончились, наконец, сборы. Как и всегда, там и сям слышны последние наставления молодякам, первачкам в деле.

— А пуще всего старайся, от других не отставай! — назидательно толкует бывалый, старый, обстрелянный солдат молодяку. — Потому — тьма. Кабы днем— ну, видно бы… И даже — ни Боже мой, не трусь! Не думай… От того, что кому еще Бог приведет — это неизвестно. Я, вот и не чаял, а даже хоть бы какая зацепила. — И опять то: ежели ты его не боишься, то ты завсегда поправишься, свое место найдешь, хоть где…А уж ежели в тебя эта мерзость залезла — робость, то ты вроде как сам не свой.

— Это зачем же робеть, это совсем напрасно. Этим уж не спасешься… — Повторяет за старым и молодой.

— И хоть бы сейчас взять: распоряженье тебе сделано, например, что во взвод за охотниками идти, то ты и помни. Как пошел, и старайся тише, как можно не шуметь. Конечно, что он станет в тебя палить… Ну, ты того—не робей, а твое дело — впереди иди. Как ты дошел — то тут же тебе ура будет. И как, например, добег до ложаменту, ту же минуту стал на свое место и лежи. Только и всего…

— Это справедливо, — силится понять мододяк. — Только что в первой то вот, нам неизвестно это…

— На то тебе толком объясняют: что, мол, зря не беги, — а дошел до места, то стал. Ты обращай внимание…

Фото: www.antiq.info

В другом углу, у батарей, свои хлопоты: там запасаются снарядами, запоминают прицелы и направления для ночной стрельбы,наводят засветло орудия.

Еще есть один угол со своими заботами: между Брестовцем и Ловчинской дорогой назначен перевязочный пункт. Здесь готовят носилки, инструменты, бинты, воду, корпию. Только еще никто покуда не знает — для кого это будет нужно.

Близится вечера. Углицкие роты двигаются к Брестовцу — на защиту левого фланга, в наши траншеи. Две роты ярославцев отправляются в тученицкий овраг, откуда могут турки ударить на наш правый фланг (так как еще часть оврага — турецкая),

Ночное дело — очень трудное дело; сколько впотьмах, в тумане может быть случайностей, ошибок, путаницы, которых и не ожидаешь вовсе! Поэтому, перед таким делом, как-то особенно берет раздумье.

Люди нетерпеливо ждут приказанья выступать, а время, как нарочно, тянется так долго, скучно. Разговоров почти не слышно. Всем как-то неловко, не сидится, не говорится. В голову лезет все такое «дрянное»…

Кчетырем часам все роты уже стояли в ружье на сборном месте. Начинало все подергиваться серым туманом и понемногу темнеть. В пять часов совсем уже будет темно.

Владимирцы немного запоздали, но скоро обогнали остальных и прошли мимо дальше. Целых десять рот с ружьями и инструментами густыми колонами тихо двигались по направлению к Зеленым горам. Только сборный путанный шаг людской толпы раздается в передробь—больше ничего не слышно.

Кто-то легко звякнул инструментом, и рядом два раза слегка звякнули. «Тише вы, лешие!» несется шепот следом, и опять, кроме тысячи шагов, ничего не слышно. Пришли тихо, стали; опустили неслышно ружья к ноге и совсем затихли.

Туман все более и более густым кругом.

В четыре часа ровно из Брестовца выехал всадник на белой лошади и двинулся туда, куда раньше прошли войска. Вскоре он увидел перед собой сапер, стрелков и охотников, и повернул к ним.

— Смирно! — тихо скомандовали солдатам. Те поправились, подтянулись. Всадник подъехал ближе: это был Скобелев.

О- проехал по рядам и попросту заговорил с солдатам:

— Ну, что, братцы, как пойдем сегодня?

— Даст Бог, постараемся, ваше превосходительство, — не вдруг ответили ему солдаты.

— Помните, ребята, одно—не зарываться. Мы не Плевну брать идем, а только турок из траншей выгнать. Доберетесь до его траншеи и садитесь туда…

— Слушаем, ваше превосходительство.

— А турок бояться нечего. Помните Ловчу: как мы их били.

— Помним, ваше превосходительство! — бодро звучит из рядов.

— Они тогда от нас всей ордой бежали, — отзывается с улыбкой какой-то солдат.

— Ты из старых, должно быть? — спрашивает генерал солдата.

— Я с вашим превосходительством 30-го числа и редуты эти самые под Плевной брал.

— Ну, вот, братцы, видите… Раз уж мы эту Зеленую гору брали… Наша была…

— И теперь наша будет, ваше превосходительство.

Генерал поехал дальше. За ним двинулись солдаты. Туман застилал все горы; далеко ничего уже не видно, но еще светло. Через полверсты в сером тумане, в логу, показались какие-то черные стены: это вдадимирцы дожидаются. Как стали на место так стенками и стоят, не шолохнутся. Турки близко: сейчас вот в этом тумане, не дальше четверти версты.

Скобелев остановился. Настала торжественная, тихая минута. Он снял шапку и перекрестился.

Словно тихий шелест пронесся в воздухе; крестятся офицеры, солдаты; «Гос… Иисусе… Христе… Мать Пресв… Богор…» шепчут тысячи губ. Но мыслей ровно никаких нет: только жутко уж очень, мутит как-то внутри…

Было ровно три четверти шестого.

— Рота в цепь марш! — раздался громкий шепот капитана Домбровского, и три взвода 3-й роты 9-го стрелкового батальона бесшумно вытянулись цепью впереди и двинулись, шагов на десять звено от звена, за Скобелевым, показывающим путь.

Пошли за срединой цепи охотники и 4-й взвод стрелков той же 3-й роты; тронулись 1-я, 2-я и 3-я фланговый роты,

В логу остались только владимирцы, также неподвижно, также молча на своем месте и тревожно провожают глазами пошедших…

Все тонет в тумане: и Скобелев, и цепь, охотники, и роты… Полк замер, и все четыре тысячи ушей слушают что будет… Все ближе надвигается ночь, становится темнее. Но цепь идет, неотступно следуя за генералом, к гребню горы. Глаза широко смотрят в темнеющий туман, вперед, где двигается фигура Скобелева, где близко уже сидят турки. Посматривают звенья но сторонам, чтобы ни отбиться от других. Весь человек настороже: грудь задерживает дыхание, руки крепко вцепились в ружья; все головы подались вперед; так и пронизал бы, проглотил бы, кажется, весь этот густой туман, чтобы досмотреть вперёд, а ничего не видно в нескольких шагах…

Еще вперед, еще ближе к туркам, — а все-таки ничего нет; ничего не видно и не слышно. «Вот-вот, сейчас, сию секунду грянет… » «Нет, еще не слышат или ждут…» Все осторожней, мягче делается шаг но вместе с тем тверже. Какая-то легкость, ловкость чувствуется в людях…

Подвинулись еще ближе. Что-то попало под ногу солдату; он ковыльнул, но не стукнул и живо поправился. На него сердито молча оглянулись соседи…

Еще подались… «Что за черт, мелькает в голове: да где ж он? Наверное, уж очень близко»… Шаг стал тверже, смелее. Пальцы поправились ловчее на шейке и стволе ружья. Глаз бесстрашно смотрит в темноту. «Уж все равно, только бы скорее». Совсем уж и гребень близко, но впереди по-прежнему все тихо.

Вдруг недалеко перед солдатом сверкнула молния; в глазу пошли светлые искры. Глухой выстрел звякнул в тумане.

«Ну, заметили, сию секунду посыпят тысячи пуль навстречу», думается в эту минуту.

Вот еще выстрел… Третий… Справа очнулись и затрещали: туман тускло засветился. Запели пули через головы. Но слышно сразу, что палят зря, сами не знают куда стрелять. Еще не видят, а только заслышали.

Никто уже теперь не смотрит по сторонам. Каждый солдат весь ушел вперед, весь подобрался и приготовился к прыжку: и до времени, и по стрельбе турки должны быть очень близко, вот тут, сейчас.

На гребне цепь остановили: на левом фланге полковник Мельницкий, на правом сам Скобелев… Охотники выдвинулись.

— Ребята, за мной! — раздался в тумане громкий голос.

— Ура! Ура! — ожили в темноте передовые люди, — и полетели вперед к туркам…

Множество огней бросилось им навстречу, множество пуль свистнуло между звеньев.

— Ура! — подхватил сзади взвод стрелков, — и кинулся туда же.

В это время цепь, оставшаяся на месте, должна была под огнем устроить себе наскоро ровики и другие прикрытия, и залечь в том порядке, как шла. За ней легли 1-я, 2-я и 4-я рота в виде резерва.

Охотники неслись полным махом навстречу выстрелам из турецких траншей.

Вот они уже совсем близко. Целая полоса огня прорезала туман и затрещала проклятым треском. Пули уже не поют не свищут, a тихо, едва заметно, с каким- то коротким, жгучим, острым, едва уловимым звуком жигают мимо уха. Но тем больше слышится в них силы, тем жарче становится среди них.

На момент головы пригнулись на бег y немного ниже, еще вперед подались плечи, судорожнее впились руки в винтовки, и храбрецы наддали сильней. Это была гонка, прыжки, скачки…

Люди мелькали в тумане, освещаемые на момент красным светом сыплющихся в упор выстрелов. Кто-то упал после прыжка и болезненно вскрикнул. Кто-то свалился молча и раскинулся во весь рост, размахнув по земле руки. Через него широким, пугливым прыжком перескочил бежавший следом товарищ.

Вот и траншеи…

В этот момент наши Брестовацкие батареи грянули огромным залпом из всех пушек.

— Ура-а… у-ра!!! — зажглись последние крики, еще сильнее, еще кровавее.

Тяжелым скачком перелетел солдат через насыпь. Пред ним мелькнула в темной фигура турка, и он со всего размаху, обеими руками опустил приклад книзу. Что-то костяное, живое страшно треснуло, размозжилось под прикладом, и около солдата неловко как-то присело человеческое тело, вдавилось в себя. Это была проклятая минута… Что-то ужасное, кровавое пронеслось по всему телу солдата, когда до уха долетел этот треск черепа. Вся кровь бросилась в голову, зубы бешено сцепились и через два прыжка солдат был около другого турка, опрокинул его с разбегу своей грудью и штык глухо заскрипел в новом человеческом теле… Солдат торопливо выхватил штык назад, посмотрел близко с испугом на мертвого турка и бросился дальше.

Первых охотников, ворвавшихся в траншей и выбивших или переколотивших турок, было с Тарасенковым человек тридцать— не более, но удар их был так силен, что ночью турки приняли их, по крайней мере, не за одну сотню. Несколько охотников таки не удержались: позабыли все, бросились за бегущими турками и, догнав их уже около следующего ряда турецких траншей, били в упор.

Пока охотники и поддерживавший их стрелковый взвод расправились с турками и занимали траншеи, десять Владимирских рот уже шли вперед быстрым шагом. Молча, густыми колонами, подавались они под выстрелами, и вскоре их вытянули линиями на заранее выбранных местах.

Ударили лопаты в землю — и работа закипела.

Без шуму, без толкотни, без команды работали солдаты. Пули сыпались кругом, летали через головы, пели и шипели на разные голоса, но ни одна голова не поднималась от дела. Только слышно в темноте, как работают лопаты, как падает выбрасываемая земля. Над всею линией рабочих стоит какой-то не то шепот, не то хрип: это горячо, шибко дышат сотни рабочих грудей. Время от времени звякнет сильнее лопата, вскрикнет или застонет раненый… Но кто он такой—никто не видит— кроме соседа. Там и тут слышатся приказания наблюдающих за работою…

Насыпь растет, канава углубляется, солдаты все менее и менее делаются открытыми турецким пулям.

А турецкий огонь все усиливается, все страшнее, все гуще. Воздух весь наполнен тысячам несущихся смертей, кругом земля глухо рвется мелким свинцом, и сыплет брызгами и пылью в работающих людей.

Наши батареи на обоих флангах у Брестовца и Медована гремят, не смолкая. Огромные огни вспыхивают в тумане около пушек; воздух гудит и стонет широкими полосами от перекресно несущихся гранат, вспыхивают, хлопают и гаснут разрывные снаряды.

Под этим гулом, ревом и огнем смерти кипела нехитрая солдатская работа и вскоре траншеи выросли настолько, что могли уже укрыть стоящего в ней человека. Измученный народ, не выпуская из рук инструментов, разом бросил работы и привалился к насыпи траншей. Глаза невольно закрылись сами собой, руки бессильно опустились и не хотели обтереть ручьи пота на усталых лицах… Вздохнули несколько минут, сняли шапки, смахнули рукавом пот со лба, и снова за работу. Но уже теперь дело пошло спокойнее, горячка прошла. Уже слышны разговоры, и кто-то из бывалых первым вспомнил про солдатского дружка:

— Эх, затянуться бы теперь разочек, да трубки то у меня нету…

— А вот у Сахарова есть, Сахаров закуривай!— сразу поддержал его другой.

И через полминуты вспыхнул в закрытых ладонях тихий огонек спички и осветил потное, грязное, рабочее солдатское лицо с кепкой, задранной на затылок,— и потух; засопела трубка и обошла одна человек десять.

— А это они моду не дурную тоже выдумали— трубку зарядили! Понравилось кому-то еще, и новая носогрейка закуривалась под жестоким турецким огнем.

Молодые солдаты начинали уже привыкать к траншейному положению.

Между тем турки собирались с силами, чтобы выбить нас с занятого места.

Охотники далеко впереди от вырытых владимирцами траншей, перед самыми турками, лежали за отбитыми насыпями и удерживали своим огнем турок от наступления. Им помогала другая линия огня: цепь сзади охотников стреляла им через голову по туркам, огонь которых сыпался в нас со страшной силой.

Вместе со стрелками на позицию стали и картечницы, которые, под командою шт.-кап. Голощапова, оказали войскам большую услугу, осыпая дождем пуль, наседавших турок.

С 11-ти часов началось наступление турок, и в наши новые траншеи прибежал запыхавшись солдат.

— Свой! — крикнул он на всякий случай, и перелетел одним махом через насыпь.

— Патронов у охотников нету! Тарасенков велел патронов поскорей доставить, да чтоб подкрепление присылали: очень турка лезет, — объявил прибежавший.

Вслед за ним из траншеи вышли десять человек, припали к земле и поползи вперед: они несли патроны в передовые траншеи к охотникам.

Через несколько времени новая партия поползла на подкрепление к охотникам и потащила с собою новый запас патронов. Но уже в половине 12-го оказалось, что держаться охотникам дольше невозможно: оба офицера, бывшие с ними, были контужены, почему приказано было отойти и расположиться в пределах батареи картечниц.

Наши траншеи состояли из трех частей: правая, которая упиралась в наш Радишевский овраг, под командою подполковника Маневского (здесь был 1-й Владимирский батальон); средняя, которой распоряжался майор Нечаев, и левая, — полковника Мельницкого. Правая и средняя поспели раньше. Левая же работалась дольше, потому что к ней нужно было сделать слева длинное крыло, чтобы обеспечить левый фланг от нападения. От этих траншей рылись соединительные канавы назад, для сообщения с резервами Владимирского полка, для чего были вызваны на работы из лога 7-я, 8-я и 12-я роты.

К двум часам ночи к туркам прибыли новые подкрепления из Кришина и Опанца, и они усилили свои атаки на только что занятую нами позицию. Но к этому же времени наши траншеи были уже почти совсем готовы, и потому стрелковой цепи было приказано отойти назад в траншею. При этом был убит один из храбрых офицеров, капитан Домбровский.

Задача русских войск была уже другая: обороняться, устоять на месте во что бы то ни стало, не отдать туркам назад дорогую гору.

Осман-паша отлично понимал важность обладания Зеленой горой. Не даром он бился из-за нее так жестоко еще 31-го августа, не даром он укреплял ее потом новыми траншеями. Он приказал сейчас же выбить нас из занятой позиции.

Турки повели атакуза атакой.Таборыподнялись из своих траншей и стали заходить главным образом против нашего левого фланга.

Еще далеко видно ночью, как двигаются турки в атаку. Целые полосы ружейного огня колеблются, переливаются и двигаются к траншеям. Турки не умеют илине могут идти в атаку молча: пройдут немного, станут и начнут стрелять; потом опять подвинутся, опять стрелять. Вот эти огневые полосы все ближе. Ближе… Наши траншеи молчат. Солдаты за валами продолжают работать молча. Лишь изредка вырвется невольно у кого-нибудь замечание: «Ишь черти, сыплют! А все зря. B с e влево забирают, все влево…». Турецкий огонь подвинулся к траншеям, а наши роты словно померли — ни звука.

Наконец 1-й и 3-й батальоны положили лопаты и взялись за ружья.

Идут и идут турки вперед. Огонь все жарче. Нескончаемый свист, рев, плач, визг, жужжанье несутся над траншеями. Тычутся всюду, рвут и рвут все кругом рои пуль. Как-то жарко становится стоять в этом проклятом воздухе, горячо, душно, страшно, жутко…

Закипает что-то в душе, хочется стрелять, хочется крикнуть во всю грудь, хочется броситься туда, в самым огонь, на турецкие ружья,— но только бы не оставаться здесь молча, без движения, не ждать смерти на месте.

А роты стоят. Стоят, молча, сдерживая дыхание и не сводя глаз с полосы перекатывающегося впереди огня, который все шибче и шибче приближается к траншеям. Там и тут падает кто-нибудь, вскрикивает, но на него некогда оглянуться: все прикованы к приближающимся толпам…

— Приготовься! слышна сзади команда траншейного командира. — Смотрите, ребята, не торопись: хорошенько целься!— Бери ниже огня!..

Все траншеи встрепенулись, оправились. Крепче поставили ноги, плотнее уперлись коленом внасыпь, поправились правым плечом — и ждут.

— Рота-а… — услыхали солдаты протяжный голос сзади себя.

Сотни щек припали к прикладам, сотни глаз впились вдоль стволов ружей в турецкий огонь. Сотни грудей перестали дышать.

— Пли! — коротко кончилась команда.

Вся траншея рванулась разом, и страшно вспыхнул гребень насыпи. Сотня огненных языков пыхнули в сторону турок и оглушительно зловеще треснули выстрелы разом.

Турки замолкли на момент и, среди этой поразительной тишины после оглушительного залпа, слышно только, как щелкают замки заряжающихся снова ружей.

—Не торопясь, братцы! Выдерживай! Команду слушай! — как раз во время раздается ободряющий солдат голос и покрывается в туже минуту страшным перекатным огнем очнувшихся турок.

— А-а! Алла!.. несется с той стороны насыпи.

— Заорал! — как-то сердито, сквозь зубы цедит не утерпевший солдат.

— Рота-а… — снова командует знакомый голос.

Только этого и ждали солдаты. Они не слыхали уже «пли». Военные души привычно сами уловили тот момент, когда его нужно было крикнуть, и разом снова грянули страшным залпом…

Перед траншеею что-то застонало, что-то шарахнулось, и вдруг ожило ужасным кровавым криком.

Турки бросились вперед.

Спешит рука поймать патрон и зарядить скорее ружье. Нужно очень-очень скоро, а рука путается, врет, суется зря; внутри в груди горячка, злость… Дрожащими руками, задыхаясь, торопятся солдаты справиться с ружьями, а глаза так и не оторвешь от турок.

Уж видны их темные массы, хлынувшие на траншеи: их страшные голоса гудят будто совсем вот тут, близко: кажется в нескольких шагах.

— О, Господи. Смерть моя! — и среди этого грома и гама слышится рядом мучительный, смертельный стон упавшего солдата.

«Ну, все пропало!», — думается растерявшемуся новичку и хочется бросить: и ружье, и патрон и все,— упасть тут, провалиться сквозь землю.

— Не пори горячку! Еще успеете! Ниже бери! — громко, спокойно, ясно слышится солдатам команда,— и как-то вдруг легче стало, яснее, спокойней: сразу вспомнилось, что ты не один что здесь свои, товарищи.

И снова звучит твердо и все тоже слово:

— Рота-а… Пли!

Залп — страшная вещь, когда он один; но стрельба залп за залпом — самая ужасная, самая гибельная для войск, идущих на штурм.

Этот огромный выстрел сотен ружей сразу, как косою косит людей в неприятельских рядах— разом, в один момент. Одним махом ложатся целые полосы передовых, самых сильных, самых храбрых солдат. Наступающий неприятель не может привыкнуть к огню, потому что здесь огонь не сплошной и мелкий, а редкий и огромный. Напротив, с каждым разом залп становится ужаснее, страшнее, истребительнее.

Кажется, с какою-то особенною, самою сердитою, самою злою злостью треснул этот последний залп в нескольких десятках шагах в бегущие к траншеям массы турок. Стон, крики, топот бегущих, толкотня, давка—все это слилось вместе в один огромный гул, продолжая собою страшный смертельный залп.

— Отбили! Заряжай! — несется воинственная команда. — Вдогонку залпом! Приготовься!

Втот же самый момент, среди целой полосы ужасного огня наших солдат, вдруг наверху вала выросла во весь рост фигура турка с поднятым ружьем в руках. Он страшно крикнул что-то и бросился вниз в траншею, на солдат. В ту же минуту несколько штыков сами собой мелькнули в воздухе— и отчаянный храбрец уже был мертвым.

Все это произошло среди такой горячки, кончилось так скоро, что только уже тогда, когда турок был бездыханнымтрупом, солдаты сообразили в чем дело.

— Вот смелый, дьявол! Один вскочил! На-ка вот! Ай-да турка! Все побегли, а он один!

Действительно это был единственный турок, не струсивший последнего русского залпа и бросившийся в одиночку на целую траншею.

— Нет, смелый! — толковали солдаты. — Зря убили, его бы живьем взять — такого: он дорогой, только один и был, больше у турок такого уж нет теперя…

— Известно, зря убили; чего он один-то бы сделал? А, конечно, что горячка была, не разобрали.

При отбитии атак особенною выдержкою и строгим порядком