Меню сайта

Категории каталога

Наш опрос

Оцените мой сайт
Всего ответов: 68

Форма входа

Поиск

Статистика

Книги

Главная » Файлы » Мои файлы

С А М О С У Д. (Повесть) Ч.1. (автор: Александр Машевский)
[ ] 08.07.2009, 14:22

I.

     Дед Тимофей сидел на завалинке и, не без удовольствия затягиваясь хорошо просушенной на печи  "Примой",  жмурился  от  яркого  летнего солнца.

     Спешить было некуда. Старый Тимофей уже второй день  был сам себе хозяином. Его старуха подалась  в  город  навестить старшего сына.  Обещала вернуться через пару недель, как только проверится у врачей по всем своим женским болезням.

     Конечно, всех дел не переделать,  но с основными "партейными  поручениями” своей Матрены дед Тимофей справлялся.  И всего-то - скотину накормить в лице поросёнка Васьки да стайку кур загнать на шестки,  ну и небольшой огородик полить, благо колодец был тут же, во дворе.

     Дом, построенный его отцом в аккурат сразу после войны, напоминал гриб-боровик. Ладный и объёмистый.  В лучшие времена человек по  двадцать в  нём  собиралось,  всем   хватало места.  Но эти времена  прошли, "птенцы” разлетелись из гнезда кто куда, и наведывались  в  родительский дом очень редко.

     Тимофей с Матрёной понимали,  что они доживают здесь свои последние денёчки,  коих осталось не так уж и много,  впрочем,  как и здоровья. Вслух эта проблема даже не обсуждалась.

     Жизнь испытывала Тимофея  Сорокина на прочность  долго и всерьез.

     Голодное колхозное  детство. Редкое в ту пору восьмиклассное  образование. К зависти одногодков получил повестку в пограничные войска, где и пригодились его навыки работы на одном-единственном колхозном тракторе. Так и служил на западной границе до самой войны. В одном из боев  его блиндаж был разнесён в щепки прямым попаданием снаряда. Оглохшего и обгоревшего безоружного  сержанта Сорокина повязал совсем  молоденький фриц, наведя на него свой “шмайсер”.  Нет,

никак не мог Тимофей броситься на немца с голыми руками: ему просто очень хотелось  жить. И только.

     Потом были  и побег  из  плена, и долгая дорога к своим.  А там вместо приказа на охрану и оборону границы Тимофей Сорокин получил из рук вершителей солдатских судеб направление в одно из многочисленных "воспитательных" учреждений ГУЛАГа.

     В пятьдесят третьем посчастливилось вернуться в родное село. Отец  принял сына молча и до самой своей смерти ни о чем его  не спрашивал. Да и зачем? И так все было ясно.

     Много позже, когда жажда выговориться стала нестерпимой, Тимофей  ушел из молчаливого коллектива слесарной мастерской и  под старость лет взялся учить детишек труду и всяким другим житейским премудростям  в этой же самой  школе-восьмилетке.

     Сейчас этой школы нет и в помине, поскольку нет и ребятни в некогда процветавшем  селе  Ярково,  славившегося  на всю округу своими шумными ярмарками да красавицами-невестами,  сосватать которых  считалось чуть ли не пределом мечтаний у заезжих купцов. От села, как говаривала бабка Матрёна, остались "таперича только рожки, а ножки убежали в город". Оставшись без хозяев,      дома как-то сгорбились, многие просто развалились под  тяжестью лет.  Не вовремя начатая перестройка разметала сельский люд по России в поисках лучшей жизни,  а то и просто куска хлеба,  хотя земля здесь всегда была урожайной.

     Всё в округе заросло буйным кустарником и спряталось в высоченной траве и лопухах.  Жизнь тлела только в пяти избах. Иногда в дома с забитыми крест на крест окнами проникали невесть как  забредшие сюда “туристы”  и  крушили  всё, что ни подвернётся под руку.

     Дед Тимофей раскурил новую  сигарету  и  аккуратно  убрал  горелую спичку обратно в коробок.  Порядок он любил во всём и очень переживал, когда встречался с бесхозяйственностью и головотяпством.

Боль, которую ему причинили в молодости и враги,  и свои,  притупившись было, вспыхнула с новой силой.      Заклятый друг  деда  Тимофея,  старенький  чёрно-белый телевизор "Горизонт", приобретенный по случаю у сбегавшего из колхоза  запойного агронома, заставлял  старика  с  новой  силой страдать и переживать за судьбы голодающих шахтёров,  учителей и студентов, плакать над жертвами участившихся в  стране катастроф.  Наводил ужас рост бандитизма, и старик в душе радовался,  что живет далеко от этой чёртовой цивилизации и даже от районного центра,  где возглавляемые чуть ли не самими работниками правоохранительных органов преступные  группировки, как говорят телекомментаторы,  делят  меж собой сферы влияния с лицами кавказской национальности, средь бела дня сшибаясь в кровавых рукопашных схватках.

     Ему было интересно,  а смогли бы вот так наши русские ребята учинить безнаказанный погром на базаре в каком-нибудь Баку  или  Тбилиси?

     Нет. А у нас, значит, всё можно. Времена-а!

     Видал дед Тимофей на  железнодорожной  станции  этих  золотозубых усачей, гордо  прохаживающихся с отвисшими животами мимо своих торговых палаток, в которых дородные русские девки за гроши торговали с  утра  до ночи явно не кавказскими бананами и апельсинами.

     Дед просто не верил,  чтобы за такой короткий  срок  жизнь  для большей части трудового народа потеряла всякий смысл. Он в глубине души понимал,  что на Русь свалилось какое-то новое несчастье, которое будет похлеще татаро-монгольского ига. И кто ж этим игом руководит?

     Порой он принимался философствовать, мыслить в общепланетном масштабе и, сколько бы  ни  пытался, никак не  мог вспомнить ещё хотя бы один народ земного шара,  чье имя было бы в то же время словом прилагательным, как,  например, русский. Выходит, мы одни во  все века к кому-то прилагаться должны?  Может, в этом все наши беды? Но сама эта мысль была ему противна.  Ведь помнит он те времена, когда жилось хорошо.

А тут ещё одна  сногсшибательная  новость:  два  прилагательных вместе -  новый  русский!  А как вам нравится выражение "новый русский голубой"? Это чтоб три прилагательных к ряду  являлись  именем  существительным и шли без запятой?  Ну, вы меня извините! В такой грамматике  он был не силен.

     Когда с голубого экрана несли откровенную чушь,  старик вырубал телевизор и долго не мог заснуть,  ругая себя в который раз за то, что смалодушничал и позволил электронному врагу снова одержать верх. Впредь зарекался включать, но тяга к новостям и надежда на “чего хорошего скажут” всё же была сильнее.

     Дед поднялся с завалинки и,  легонько поддерживая натруженную поясницу, несколько раз согнулся и разогнулся,  сопровождая  эту своеобразную зарядку громким кряхтением.

     - Чиво это ты,  Тимоха, скрипишь, как телега несмазанная? - сосед приветливо помахал  рукой.  - Заходь ко мне,  пока моя карга на огороде. Смажу кой- чего...

     - Спасибо,  Кузьма!  -  дед  ответил  с полупоклоном. - К непогоде скриплю. Оно,  конечно, смазка не помешает, но хотел бы в трезвости до старой баньки к ручью сбегать. Давненько хочу лавочку оттуда принесть.

     - А на кой она тебе?

     - От завалинки,  Кузьма, что-то сыростью стало тянуть, да так, что собачья поддёвка не спасает.

     - Собачья, кошачья...  Щас такой микстурой натрём,  как лось молодой по лесу бегать будешь. Двойной собственной очистки! Вкус, как Райкин говаривал, специфический!

     - Ладно,  чёрт тя дери!  Кого хошь соблазнишь.

Тимофей, держась за поясницу, засеменил к калитке.

     С соседями, Кузьмой и Марией Ефремовыми, он жил мирно. Конфликты, правда, меж ними случались, но все так, по мелочи: то ефремовские голодранцы у него черешню обломают,  то  сорокинские сделают набег на соседскую антоновку. Приходилось применять воспитательные меры - крапивы в штаны малолеткам сунуть или ремнем  по

заднице огреть. Ну а теперь вот налеты на чужие сады-огороды совершать некому стало...

     Свою избу Кузьма Ефремов на околице обжил по стариковским  меркам не так уж и давно. Он был немножко  старше Тимофея Ивановича, но выглядел значительно моложе своих лет. Тоже побывал и на фронте, и  в лагере,  но с той лишь разницей, что осужденным он не был, а только охранял их. Окончил военное училище, однако служба как-то не пошла. Уволился, был на целине комсомольским вожаком, затем инструктором райкома партии. Завершил  карьеру замзавбазой "Вторсырье" в городе Грязи Липецкой области - пожар там случился, Кузьма попал под следствие и слегка “охладился” в изоляторе, пока оно шло.

     Так что  им всегда было о чём поговорить,  когда сиживали долгими вечерами за самоваром или чем-нибудь ещё. Старость уравняла их в правах и должностях.

     ...Вслед за Кузьмой дед Тимофей вошел в скособоченную сараюху,  где у Егорыча была оборудована "ленинская комната".  В кладовке на стене висели портрет вождя мирового пролетариата и карта полезных ископаемых СССР. Там же, на полке, аккуратно хранились подшивки выцветших газет и стопкой лежали партийно-политические брошюры.

     На столе,  выкрашенном  почему-то в радикально красный цвет,  уже стояла пол-литровая банка с самогоном "двойной очистки". Кузьма извлек из-под стола  алюминиевую  миску  с замечательными солёными огурчиками прошлого урожая с тонким ароматом смородинового листа.

     Тимофей взял хрусткий корнишон и покрутил головой.

     - Без хлеба-то, Кузьма, как?

     - А так!  Огурец уж и за закусь не считаешь! - обиделся Кузьма. - А ты поди вон у этой конвоирши стырь кусочек! Всё видит!

     Кузьма ткнул пальцем в направлении портрета вождя,  где в стену сарая был вмонтирован и замаскирован умелой

рукой дверной глазок,  дававший возможность обозревать стратегически важный участок огорода и тропинку, ведущую к сараю. Такую необходимую в хозяйстве оптику Кузьма купил на  станции у  какого-то  старьёвщика специально для визуального наблюдения за домочадцами и изредка бывавшими здесь слугами правопорядка. Так  старая Аникеевна лишилась всяких шансов застукать мужа за аморальным производством и принятием внутрь  "градуса". А уж как любила она, грешным делом, выместить на муже всю накопившуюся за день "отрицательную заряженность"!

     - Ну-ка махни,  Тимофей!  - приказал Кузьма. - И тут же мне отгадай, что там для скусу нацежено дополнительно?

     - Откудова мне знать,  может какая химия и нацежена. Вон по телевизору говорят, будто щас ничего жрать нельзя,  одни наголенные нитраты и  заморские красители. - Тимофей с отвращением понюхал прозрачный продукт винокуренного производства. - Слышал, небось, скока своего народу-то от хреновой водки в нашей России перемерло? Свои же родные виноделы и загубили. Значится, самогон должон чистым быть...

     Из стакана шибало в нос запахом трофейного одеколона,  брошенного немчурой при  отступлении.

     - Га-да-сь! - выдохнул Тимофей, хватаясь за горло.

     - Сам ты "га-да-сь"! Вересковый экстракт, - раскрыл секрет Кузьма и лихо выпил жидкость,  ни разу не шелохнув при этом своим  острым кадыком. И, смачно хрумкнув огурчиком,  спросил: - Ещё джину, сэр?

     - Не,  - Тимофей накрыл стакан ладонью. - Сбегаю на берег, тогда, может, и ещё примем.

     - Ну, как говорится, Тимоша, куй железо...- Кузьма глянул в "глазок" и сделал руками "крест". - Всё! Вон мой управдом чешет. Расходимся!

     Выбравшись из  "ленкомнаты",  старики двинулись в разные стороны. Кузьма со сладчайшей улыбкой направился встречать благоверную, которую не шибко, но побаивался, как и все остальные бывшие ответственные

работники такого ранга. Ну а дед Тимофей зашагал к обмелевшей речушке,  продираясь сквозь густой бурьян, пожиравший и без того узенькую тропинку.

     Нахлынувшие было к вечеру тоска и жалость ко всему живому и обездоленному на планете  немного отступили.  Горизонты расширились, и  на душе стало теплее.  "Вересковый" напиток удобно улёгся в желудке, согревая нутро своим теплом.    Какая-то пичужка  звонко свистнула над ухом и проворно скрылась в отцветающей черёмухе. Старик хотел было повторить эти звуки, но вместо молодецкой трели прозвучало жуткое "фи-ш-шшш-шь"! Да, то ли дело раньше!

     Заметно погрустневший  дед  двинулся дальше за злополучной лавкой, стоявшей в бане, и которая давно уже не слышала хлестких ударов березового веничка, сладких стонов стариков  да отчаянного визга расходившихся молодых парильщиков,  нагишом сигавших с мостика в студеную  воду Старицы.

     - Эх, ласковая ты моя,  - старик смахнул невесть  откуда  взявшуюся слезу и  похлопал  рукой  по прокопченной насквозь стене строения с уже разбитыми окнами и поваленной пробегавшими мимо вандалами трубой.

     Дверь бани  была  закрыта и подпёрта снаружи отодранной от забора доской.

     - На кой ляд?  - удивился дед Тимофей и пинком отшвырнул её подальше. - Вот пакостники! Уже прописались, поди. Я им покажу, алкашам, без спросу-то!

     Дед не на шутку распалился.  Знал он эту братию,  от которой ни в лагере, ни в ремонтной мастерской,  ни на пенсии не было отбою.  И теперь лезут даже со станции,  даром что десять километров топать приходится. Бомжи,  пропившие свои квартиры в городе, изредка совершали набеги на село,  ночуя в заброшенных домах и питаясь с  грядки  у  оставшихся старожилов. Прошлым летом пришлось даже из ружья пальнуть, чтобы отвадить нежданных гостей от дармовой закуски.

     Честно признаться,  со своим соседом он любил выпить, но чинно, с огурчиком,  с другой какой выдумкой.  Это в счёт не шло. Беспробудщину Тимофей не любил. Сколько людей со свету сгинуло по причине отсутствия меры!  Да  и старший сын в деревню который уже год носа красного не кажет. Стыдно.  Батька ведь этому не учил, сам пристрастился.  Вот старуха и подалась в город по приглашению невестки заодно и семью укреплять.

     Лет пять назад на другом конце Ярково,  в аккурат на Пасху, целая семья сгорела по пьянке вместе с домом. Разговелись, называется.

     Всё никак не напьются, проклятые.

     - От твари, от негодные! - дед открыл дверь и в своих предположениях не обманулся.

     В предбаннике несло мочой и блевотиной.  На  полу  валялись пустые бутылки и какое-то тряпье.

     - Ну, если лавку мою разломали,  паскуды! - взяв  проржавевший металлический ковшик, старик решительно шагнул в полумрак парилки, одновременно выполнявшей в деревнях и функции  моечного  отделения.  - Вот я вас щас шугану!

     Старые глаза долго привыкали к темноте. Подслеповатое оконце,  может, и справлялось бы со своей задачей, если бы не кусты черёмухи, вымахавшей за добрый десяток лет выше бани.

     Под окошком стояла та самая лавка,  за которой, собственно, и пришел дед Тимофей. А на ней... На ней лежал человек.

      - А ну, брысь отсюдова! Бесстыжие! Устроили тут лежбище, сволочи!

     Дед решительно взмахнул ковшом.

     Человек не отзывался.

     Старика охватило нехорошее предчувствие.  Такое уже не раз бывало с ним в  лагере,  когда от голода и холода умирали люди, лежавшие рядом с ним на нарах.

     Страх, родившийся в глубине души,  постепенно начал сковывать все тело. Ноги одеревенели,  руки ослабленно

опустились вниз,  и  только грохнувший об пол ковш заставил этот страх отступить.

     Тимофей пригляделся.

     На лавке лежала совсем ещё юная и совершенно голая девушка.  Руки и ноги её были привязаны к скамье. Тело, покрытое кровоподтеками и ссадинами,  представляло собой огромный синяк. Наспех скрученный жгут, проходивший между зубами и крепивший голову к доске, делал её лицо смеющимся жутким беззвучным смехом.  Вся лавка  была в крови.

     - Господи, прости! Покойница!..

     Дед выскочил из бани и побежал к сараю, где только что расстался со своим хлебосольным соседом. Хмель выветрился мгновенно.

     - Ку-Ку-Кузьма!  - орал дед, подбегая к дому. Ему стало плохо, и он схватился за сердце, оседая на завалинку.

     Из окна выглянуло недовольное лицо старухи.

     - Ты чё,  Тимоха, орешь как заполошный? - она погрозила ему крючковатым пальцем. - Мой касатик спит уже. Хватит вам!

     - Да я,  это...  Буди,  говорю! - задыхался Тимофей. - Буди, дело есть срочное, Аникеевна! Не вру я!

     Сосед называл её по отчеству крайне редко и только в исключительных случаях.  Поэтому, почуяв неладное, она резво бросилась в спальню, и буквально через минуту Кузьма уже грохотал по лестнице своими сапожищами.

     - Ты чё?  Пожар,  что ли, али кака друга беда? - Кузьма испуганно таращил глаза.

     - Хуже, - перевёл дух Тимофей, - хуже, сосед. Убийство тут! Вон там, в бане!

     Кузьма плюхнулся рядом на завалинку.

     - Да ты чё? Ты это брось! А кого ты?

     - Да не я!  Там уже было убито.  Вроде как женщину молодую кто-то порешил. - Тимофей поднялся с завалинки. - Бери какую тряпицу и айда в баню.

     - Ох ты, горе какое! - запричитал Кузьма и бросился в избу.

Категория: Мои файлы | Добавил: pravmission
Просмотров: 496 | Загрузок: 0 | Рейтинг: 0.0/0 |
Всего комментариев: 0