Еще была новость на Зеленой горе: рядом с траншеями поспевала новая батарея, и скоро должны была прибыть сюда русские пушки. Солдаты радовались! Они всегда довольны, когда их защищает артиллерия. Они отлично знают силу пушек, силу картечного выстрела: они твердо уверены и в храбрости, и в уменьи наших артиллеристов.

— Ну, сегодня нарвется видно турка ночью; покажут ему наши пушки звону!— посматривают солдаты на конченную батарею.

— Да, теперь свои есть, собственные наши,— подтверждают другие: это уже окончательно свои Зеленогорские!..

Ночью, действительно, показали собственные пушки туркам, ровно в два часа дали залп из 4-х орудий по неприятельским траншеям.

Начался новый траншейный день—31 октября.

Ночь прошла спокойно. Турки что-то затеяли против нашего левого фланга, и утром солдаты разглядели низенькую насыпь, из-за которой вскидывалась земля: видимо шла работа. Скоро открылась из-за траншей пальба и стала разгораться. Пули сыпались не зря, а ложились по траншеям и в особенности затрудняли сообщение траншей с водою и кухнями.

II

Удачная ночная атака Скобелева, 28-го октября, на Зеленые горы, вырытые на них владимирцами траншеи и блистательно отбитая первая атака турок — ночью и на рассвете — сделали для нас немало: первый гребень Зеленых гор перешел в наши руки.

Но при всем том он был нашим еще не совсем: турки не помирятся с тем, что мы стоим на дорогих для них Зеленых горах; не помирятся с тем, что мы так быстро и ловко заняли эту гору; они не отдадут ее нам так дешево, и, наверное, не раз попытаются отнять ее обратно. К этому-то мы и должны были быть готовы; для этого-то мы должны были настолько прочно укрепиться на занятой позиции, чтобы турки отказались от неё совершенно.

Настало после знаменательное ночи утро 29-го Октября, и солдаты начали оглядываться, всматриваться: где же они остановились ночью, что есть – вокруг них?

День был неказистый, не праздничный: туман плохо расходился, сырое осеннее небо висело над Зелеными горами. Как раз против наших траншей, шагах в 200 тянулись турецкие. Весь промежуток между двумя неприятелями зарос кустами дубняка, на котором листья почти все уже посохли и облетели. Между кустами, там и сям, стоят довольно высокие грушевые деревья, тоже совершенно голые. Справа — крутой спуск в Тученицкий овраг, слева — неглубокий лог и далее наши брестовские батареи. Впереди, дальше за турецкими траншеями, новые траншеи и сзади их на горе — Кришинский редут. Вот все, что увидели солдаты кругом себя.

С тех пор, как после нескольких попыток взять прямым штурмом сильно укрепленные позиции турок возле Плевны, — было решено вести осаду их,— русские старались окружить плевненские позиции настолько крепко со всех сторон, чтобы ни войска Османа — паши не могли прорваться из Плевны и никакой другой турецкий отряд не мог бы пробиться к ним на помощь.

Много было нужно времени на то, чтобы этого достигнуть. Русские подавались мало-помалу вперед и все плотнее стягивались вокруг Османа. Постепенно наши войска занимали новые высоты, окружающие сильно укрепленную Плевну, и строили на этих высотах земляные укрепления. К половине октября месяца оставались только два таких места, где турки могли бы легче прорваться через линию русских войск; одно — на запад от Плевны, на дороге в Софию; другое — на юг, правее Ловчинской дороги, через Зеленые горы.

Но 12 октября гвардейские войска под начальством генерала Гурко взяли укрепления на Софийской дороге — Горный Дубняк, а вслед за тем, 16-го, взяли Телиш, заняли Дольный Дубняк, который лежит всего в 7 верстах от Плевны и подвинулись дальше к городу еще версты на две.

Когда лист упадет с дерева,

Помяните, меня, Зверева.

Анатолий Зверев

О художнике Анатолии Звереве написано и сказано уже немало. Самую высокую оценку его творчеству давали такие мастера, как Пикассо, Сикейрос, Фальк. Последний считал, что художники масштаба Зверева рождаются раз в столетие, что каждое движение его кисти драгоценно. Действительно, масштаб дарования Анатолия Зверева поразителен. Как у художника, у него не было слабых мест. В живописи он мог все и по универсализму вполне сопоставим с гениями Эпохи Возрождения. Неслучайно сам художник считал своим учителем Леонардо Да Винчи. Вот так! Не больше, не меньше. Без сомнения, Анатолий Зверев один из самых значительных русских художников двадцатого века, да и не только русских. Если посмотреть на творчество Зверева с духовной точки зрения, то я назвал бы его светлым и просторным. В нем отрадно душе. Конечно, как всякий подлинный гений он неисчерпаем и еще долго специалисты будут находить в его шедеврах новые оттенки и звучания. Но мне хотелось бы сказать о Звереве как о личности, близком и родном человеке. Анатолий Тимофеевич вошел в мою судьбу в 1974 году, летом. Помню я пришел домой радостный от того, что только что успешно сдал очередной экзамен. Встретивший меня отец, сказал: «Сынок, собирайся, поехали к Сашке Степанову ( ныне покойный художник.– А.Ш.). Там будет художник Зверев, говорят второй Ван Гог». Едва познакомились, как Зверев предложил «увековечить сынка». Тут же нашелся большой лист плотной желтоватой бумаги. Зверев взял как-то на вид неловко пучок карандашей и, быстро взглядывая на меня, в течение 15-20 минут нарисовал мой портрет. Так было положено начало нашей зверевской коллекции. Зверев сказал, что я на том портрете напоминаю молодого Лермонтова (любимейший поэт художника).

     - Я слышал, что вы тоже-с пчеловод? - начал хитрющий “чекист”. - Если честно, то мне Ваш мёд нравится. Немного, правда, горчит, но это даже весьма пикантно!

     Польщенный “агент контрреволюции” сверкнул своей белозубой улыбкой и вынул из футляра дорогую сигару.

     - Мои подопечные не люпят тапак, но я не моку просить этот фредный прифычка!  А что мёт корчит, то это трафа, которая растет стес у нас: “Липидодендронус контумакс”. Он и таёт коречь.

     - Да-да! А мои-то полосатенькие вообще табака не пере­носят! Сожрут любого, похуже бультерьеров будут!

     Интересная тема захлестнула  отчаянных пчеловодов. И два преуспевающих фермера все-таки договорились обме­няться пчелиными семьями, но теперь уже в гостеприимном доме Зоткиных.

                                             * * *

     Приезд Отто Грига был обставлен в лучших традициях северных русских сел.

     Маня Зоткина в великолепном красном сарафане дер­жала на подносе гигантский каравай с солонкой наверху. Трио доярок  исполнило лирическую “жалестную” песню и один раз даже куплет на финском языке. Запевала луноликая дочь Федора Ивановича.

     Отто Григ растрогался и вытер белоснежным платочком “от Версаче” прослезившиеся глаза.

     - Прафо, прафо!  Тафно не слышал таких старинных наротных песен.

     Дед выхватил из массовки Зоткина-младшего.

     - Ну, я пошел! Ровно в пять жду этого “империалиста” на пасеке. Всё как договорились! Не позже!

     - Есть, товарищ майор в отставке!

     - Будь бдителен! Противник хитер, коварен и крайне непредсказуем! Вон глаза на заставу косит. Може, оно уже чего и пронюхать захотелось! Пчелы-пчелами, а глаза туда, где плохо лежит! - дед выдал перл напоследок.

- Эй, вы, трое, оба ко мне! - Перетятько не любил праздношатающихся. - Кто такие? Почему не работаете?

     - Товарищ прапорщик! - сказал солдат весь измазанный краской. - Так мы же художники из отряда! Наглядную агитацию приехали обновлять. Перекур у нас.

     - О це гарно, художнички! Возьмите-ка два топора и к вечеру нарисуйте мне лучше вот здесь у забора поленницу дров!

     Затем Перетятько заскочил на пищеблок, где рядовой Рабинович, значительно поправившийся в талии, месил тесто.

     - О, товарищ прапорщик! - спросил Рабинович. - А вот в книге рецептов таки не написано... “расстегай” - это мясо или рыба?

     - Ну и чудак вы, однако, Рабинович!  Запомните, рассте­гай - это команда!!

                                             * * *

     Вертолет с начальником пограничного отряда подлетел к заставе и, выбирая, с какой стороны ему лучше подойти к посадочной площадке, завис в воздухе.

     Перетятько смотрел в окно, явно нервничая.

     - А чивой-то он застрял,  не садится? - спросил стар­шина.

     - Да, наверное, горючее кончилось! - ответил рядовой Рабинович, выглядывая из-за плеча.

     Старшина испуганно махнул на поваренка рукой:

     - Без ваших шуточек, Рабинович, мне было веселее!     

     Винт сбавил обороты, и старший лейтенант Зоткин, придерживая фуражку, подбежал к вертолету. Техник быстро открыл дверь и наладил трап.

     Седой грузный полковник сошел на землю.

     - Товарищ полковник! На участке тринадцатой пограничной заставы происшествий не случилось! Начальник за­ставы старший лейтенант Зоткин! - четко отрапортовал Вовка.

     - Хорошо, Зоткин! О! - вдруг остановился полковник. - А когда это тебе “старшого” дали? Что-то я не помню. А?

     Зоткину стало не по себе.

Снилась ему бескрайняя пустыня, теплый песок, шеле­стящий на ветру. Вокруг валялись кости каких-то живот­ных, погибших от жажды... И страшная черная рука, схва­тившая его за погон.

     Дед вздрогнул и открыл глаза.

     - Простите, товарищ! Рот-фронт! - перед стариком стоял негр огромных размеров. - Извините за такую нелепую просьбу  в столь позднее время. Я прервал ваш сон. Я по­нимаю, как важен для вас здоровый сон.  Но в результате неверных исчислений мы сбились с курса. Мой штурман уронил в болото компас! И я заблудился.

     - Какой компас? - дед опешил. Ему никогда не доводи­лось раньше встречать чернокожих пользователей компасов в этих лесах, да еще ночью.

     - Видите ли, товарищ! - продолжил чернокожий турист. - Мы родом из Восточной Африки. Но там случился очеред­ной переворот. Нас из университета наше посольство за­просило домой. Кто уехал раньше, тех уже съели! Ням-ням, понимаете? Я не хочу, чтобы меня “ням-ням”!

     Дед сидел на сене и смотрел на чернокожего ненавист­ника каннибализма.

     - Мы три дня ничего не ели, если, конечно, не считать вашей будущей брусники! Но мы думаем, что мы живем в свободной стране и хотим свободно перейти в другую страну, где нас никто не знает и не сможет отправить на ро­дину, которая питается своими гражданами!

     Дед наконец-то пришел в себя, поднялся с земли и схва­тился за стоящее рядом ружье.

     - Хенде хох! Уот из ё нейм? Где расположена ваша часть? С каким заданием вы заброшены к нам?

     Негр ошалело поднял вверх руки.

     - О нет! Вы меня, друг, не так поняли! Это меня хотят съесть! А я хочу жить, да и сам съел бы чего-нибудь!

* * *

     Через час в небольшой сторожке на пасеке вскипел чай­ник. Дед и африканский студент сидели за столом и пили чай с медом.

В небольшой комнате, которая, по-видимому, служила и детской спальней, и залом для приема гостей, на полную ка­тушку работал черно-белый телевизор “Горизонт”. Мелька­ли кадры старого художественного фильма.

     Сынишка начальника пограничной заставы в зеленой фуражке набекрень и с деревянным автоматом в руках при­таился за креслом. Но как только на экране появлялись «не наши», его автомат начинал бешено дергаться, захлебыва­ясь «очередями».

     - Тла-та-та-та, бах-бах! - орал Вовка, отчаянно картавя. - Получай, пледа­тель! Лебята, лозись! Отползай!

     И сам юный пограничник  меткими выстрелами и корот­кими перебежками своевременно обеспечивал себе и своим “товалищам по олужию” полную неуязвимость от пуль про­тивника.

     - Во-ова! Спать! - мать кричала из кухни. - Уже поздно!

     - Мамуля, “их” немного осталось! И Отто Глиг еще зыв!

     Шел фильм “Операция “Кобра”. Вовка знал эту картину наизусть. Как-то раз завезли её зимой на заставу и смотрели ровно полгода, пока с кинобазы не прислали новую.

     - Тла-та-та-та! Ба-бах!

     Нарушитель с помощью специального устройства попы­тался перелететь государственную границу. Попытка оказа­лась тщетной.

     Юный защитник рубежей Родины, весьма довольный со-бой, вешал “перекалившийся” автомат на гвоздь и строе-вым ша­гом шел докладывать маме о результатах ночного боя.

     - Товались командил! - отчаянно картавил Вовка. - Погланичный наляд “Дозол” в составе Вовки Зоткина свою задачу выполнил! Отто Глиг  алестован!

     - Молодец! - сказала мама. - Объявляю благодарность! Завтра в поселке купим эскимо. А теперь спать!

     Вовка вскинул руку к козырьку:

     - Слузу Совецкому  Союзу!   

Рынок в Медведково.

Минут  за тридцать друзья домчались до рынка на такси. Он был зажат с двух сторон магазинами. В глубине рынка горел свет, у палатки стояли люди и о чем-то оживленно разговаривали.