Из отпуска чуток запоздали.  Самолет из Ленинграда просидел в жутком аэропорту Кустаная два часа. Дивизион уже стоял на плацу, готовый выдвинуться в ПУЦ.  Комдив полковник Белоногов рыком и фронтовым словцом заставил и без того несущихся аллюром отпускников ускориться.            

     Хохот и издевки толпы напоминали “шевченковские” шпицрутены.

     Всё продумали молодцы из учебного отдела.  Чем меньше времени для отпускных воспоминаний, тем легче пройдет "ломка динамического стереотипа".   Гражданская  "дурь"  выгонялась  десятикилометровым марш-броском.  Преподаватели твердо верили, что химической формуле “ЦЭ-ДВА АШ-ПЯТЬ О-АШ” в организме курсанта места быть не должно  и, сидючи в кабинах автомашин,  ответственно созерцали  трудный  оздоровительный бег оверблю-женных  вещмешками  курсантов.  Великий стон стоял над песками!

     День первый. Кто сказал, что "Это хорошо"?

     Все силы отдавались подготовке к первой стажировке.

     Подготовились. Поехали. К черту на кулички. Граница с "братьями на век" - китайцами.

     - Ну что? - очень старый капитан в рубашке без галстука сидел на крыльце нетиповой заставы и курил.  - Старшина!  Покажи им свободные койки. Отдыхайте, потом поговорим.

     Равнодушный капитан затянулся и,  видать, перебрав, закашлялся. И застава, и капитан, и все вокруг было серым от пыли. Камни, пыль, жара, безводье. Чудненько!

     Ничего себе, заставушка.

     Привыкай, Ленька, говорят, что есть места и похуже. Первый же день на заставе породил у двух друзей-курсантов неотвратимое желание  написать  рапорта об отчислении.  Лёнька метался.

     Мучил вопрос:  "Неужели здесь вот  или на подобной заставе можно потратить всю свою жизнь? Какой ужас!"

     Но своего рапорта он так и не написал.  Надо было учиться. А куда,  в локомотивное депо к какому-нибудь дяде Васе? Мама Тося ему бы это не простила.  А все написавшие по приезду в училище рапорта были приняты комдивом и его заместителем.  После непродолжительной,  но на  редкость душевной беседы жалких писак выгнали прочь.

     На утро  дневальные  выметали из кабинета изодранные в клочья позорные свидетельства минутной душевной  слабости.

     Многим стало стыдно.  Те, которые устыдились больше всех, доросли впоследствии до больших должностей и званий в пограничных войсках. И сейчас еще служат. Есть среди них даже генерал-полковники.

IV.

     Впервые в жизни Лёнька оказался так далеко от своего дома.

     Началась целая эпоха! Эпоха создания офицера, одного из сотен тысяч, которые в массе своей составляют,  очевидно, лицо пограничной службы, чистую совесть защитников Отечества.

     Началась тяжелая учеба всему тому, без чего на границе

просто не выжить даже, а не то, чтобы её охранять.

*     *     *

     Первый курс.  Первый  взвод  второго дивизиона.

     Сначала было плохо.

     Все давалось  с  трудом.  А стыдно было быть последним.  И от того Лёнька сильно переживал. Первые ночи, как правило, без сна. Успеть бы встать в строй! Бега и  ночи! Казалось, что другого ничего просто нет. Бегали строем и помногу.  Не успел проснуться - беги. В выходные - соревновательная беготня. В конце концов, бегать  он все же научился,  в нормативы укладывался, однако марафонцем не стал и любви к этому виду спорта не воспитал.  Но результат был достигнут.  И для нормального человека этого предостаточно.

     Те, не  "влюбившиеся"  в  мышечную  радость бега и регулярный групповой грохот сапог,  вязали котомки и,  сменив погоны с желтым галуном на цельнозеленые,  постригались в заставские на границу.

     Многое в армейской жизни было нелогично. Трудно было понять, почему,  только что загнав дивизион в столовую,  старшина Вася Роговик начинал дико верещать:  "Позубастее! Побыстрее!  Выходи  строится!"  Может он включился в соревнование под девизом: "Больше отходов училищным свиньям!".  Честно признаться, но на первом курсе не наедался никто. О, день получки! О, сгущенка и пряники! Мама Тося переводов не присылала.

     И все-таки это была замечательная пора!  Народ во взводе  подобрался что надо.  Сдружились сразу. Ведь  даже тосковать  вместе - и то легче.

     А еще Лёнька помнит замечательного курсового офицера.  Стройный, всегда подтянутый, он чем-то смахивал на благородного офицера царской армии. Капитан Юрий Соколов с первых дней стал душой взвода. А что сдружились в группе сразу, Лёнька подозревал в этом заслугу курсового. Ни злого  словца,  ни  оскорбления,  ни  металла в голосе,  как ни хотелось бы ему,  глядя на этих  бестолковых,

выбившихся из сил неумёх и недотеп. Незлопамятный,

умевший прощать и требовать,  он был любим пацанами. Его тихой просьбы было достаточно для  того,  чтобы весь взвод выложился из последних сил,  не спал ночь,  лишь бы на смотре или проверке не ударить в грязь коллективным лицом. А как иначе? Все-таки маловато вот таких командиров. Не многие Честь имеют!

      Но в любой семье,  даже пограничной,  как говорится,  не без урода. И о них тоже будет идти речь.

     - А ты сам и спроси! Подскажи лучше, алхимик!

     После недолгих мытарств следовало всеобщее облегчение и  "два шара" закрасовались в дневнике.  Разминка закончилась,  преподаватель переходил к основной части урока.

     "Шары" стали  появляться все чаще.  Лёнька забросил "улицу" и впал в зубрежку.  Силы оказались неравными - высшее педагогическое образование взяло верх! Лёнька сломался и затанцевал. Он готов был танцевать даже с отчаянно рыжей японкой  или  с лысой эскимосской,  лишь  бы  не загреметь под второгодние "панфары" как неисправимому двоечнику. Цвет волос или их отсутствие уже не имели значения. Далекая мечта о мореходке могла бы так и остаться мечтой.

     Дора, сменив  гнев на милость,  вывела Лёньке за год по "всем математикам" твердые четверки. И то хлеб.

     А в мореходку Лёнька так и не поступил!  Не прошел по конкурсу.  "Подкузьмил"  преподаватель-эстонец,  хотя  на  математику-то Лёнька и надеялся. Четверку, а даже "пятак", было слабо получить.

     Но последний экзамен решил все.  Новгородский парень не  стал преемником легендарного Садко.

     Задачки на экзамене по математике были до неприличия просты. Ленька, сложив черновик вчетверо,  как по  линейке и начертил для будущей параболы образцовые оси координат.

     И вдруг сладенькие грезы о заветной "пятерочке" рассеялись  в один момент.

     - Фы кому перетафаль?  - указующий перст эстонца-экзаменатора опустился на аккуратно сложенный черновик.

     - Ни-ко-му-не-пе-ре-фа-таль...,  -  юный  кандидат в арматоры еле прошептал губами.

     Да кому и чего тут можно передавать на вступительном  экзамене, когда вокруг одни конкуренты.  И хотел бы, да не смог. Даже столы стояли так далеко,  что и камнем не добросишь. Все пространство “простреливалось" недреманным оком "белоглазой чуди".

     - Польша, польша тройка нэ полючите!

     Лёнька поначалу так и не понял,  почему именно Польша виновата.  Оказалось - "больше". Слушать Лёньку дальше никто не захотел.

     Балтийская одиссея Осевого завершилась в две недели.

     Школа и класс приняли как ни в чем не бывало. Ни “польша", ни меньше.

     Время летело быстро. Хотелось ухватить все сразу. И почитать, и потанцевать,  и винцом побаловаться, и подготовиться к выпускному.  Не  хотелось только одного - подвести маму Тосю и провалиться еще раз в какое-нибудь заведение.

Мама Тося,  как её все называли,  была женщиной  общительной, обаятельной,  знавшей множество сказок,  историй, шуток-прибауток.

    Казалось,  что на любые,  произнесенные  кем-то  слова,  брошенную невзначай фразу,  у нее находились поговорки, пословицы или просто получались какие-то каламбуры-экспромты.

     Мама Тося работала кассиром в Доме культуры.  Возвращалась из ДК всегда поздно,  неся с собой всю дневную выручку за три  сеанса на "пять-семь-девять".  Семья чинно восседала за столом в ожидании "казенных" денег.  Помогали маме тем,  что разглаживали  купюры  и складывали их в пачки по сто штук. После двух-трех вечеров вся наличность сдавалась в банк.

     Забыть тот  "самый"  случай нельзя.  Алексей всегда с улыбкой вспоминает лихой "налет" на мамин комод,  где хранились, не закрываясь ни от кого, злополучные денежные знаки.

     Лёнькины дружки как-то подсоветовали:

     - Лёнь, богатенькие вы, однако. Мамка-то твоя сумками из кина деньги носит!

     Лёнька сделал удивленные глаза бестолковки-второклассника:

     - Ну и чё?

     - А ни чё.  Ты чуток нам бы взял.  А?  Там много,  Лёнь.  Ей хватит.

     - Ну, подождите, я скоро.

     Первая "акция" прошла успешно. Мороженое, лимонад и шоколадки трескали все вместе за сараем на берегу реки.  Давились от хохота, хвалили Лёньку за ловкость и отвагу,  радовались найденному и, конечно же, всем казалось, неиссякаемому "источнику".

     Канал этой сытой жизни был перекрыт  вскоре  после  очередной сдачи денег в сберкассу. Мятые рублики были извлечены из потайного кармашка пальто.

     - Так!  Срака драна у барана!  - серьезно заявила мама Тося и сняла с вешалки широченный отцовский ремень.

     Друзья-едоки исчезли мгновенно.  Приговор обжалованию не подлежал и,  прилично выдранный офицерской портупеей,  будущий пограничник выл белугой в кладовке-одиночке, прося прощения.

     Наука пошла впрок. Лёнька переключился на другой, менее рискованный вид промысла.  Рыбалка! Ни свет - ни заря, а уже с удочкой. "Свои" места на реке,  своя лодчонка,  свой метод  насадки  червя.

    Лучше всегда ловить вдвоем. Напарников было великое множество. Но, однако, особым  спросом  пользовался на редкость удачливый сорванец,  закадычный друг  Стаська Соколов с уникальнейшей уличной кличкой "Дзокыль".

I. 

     Из всех самых бесполезных дел на свете,  очевидно, самым бесполезным считается ожидание. Пусть будет, в том числе, и ожидание поезда, на котором ты должен уехать сам.

     Гнусное чувство  возможного опоздания на него вскоре оборачи­вается томительными минутами нервного напряжения.

     Правда, определенный плюс в этом все же есть. Для пассажира - это возможность многократно убедиться в целостности своего би­лета, а для провожающих своего дорогого человека, если он этого заслуживает, то вволю наплакаться и насморкаться, постоянно погля­дывая на часы.

     Ничем не отличавшаяся от других троица топталась и  всхлипывала посреди перрона. Уезжал один. Пожилая женщина и девочка-подросток усиленно промокали носовыми платками носы и глаза.

     - Ма,  да брось ты.  Ну, радоваться же надо.  На службу еду, - молодой лейтенант обнял тихо плачущую мать. - Юлька, хоть ты-то не реви. Ну что вы, как я не знаю.

     - Ну, тебя самого, - злилась сестренка. - Приехал вот, привыкли снова, а теперь опять вдвоем остаемся. Какой-то!

     - Ма,  да я снова скоро приеду, не горюй. У нас так заведено: если молодой - то отпуск в январе!  В январе мороз холодный - едет в  отпуск Ванька-взводный!

     Алексею очень хотелось развеселить свою мать.  Получалось все неуклюже,  ничего подходящего для такого случая в голову не приходило.

     К всеобщему облегчению показался состав.

     - Па-а-брегись! - кто-то дико рявкнул рядом. Из-за горы тюков   и котомок показался носильщик,  изнывающий от тяжести груза. За ним шумела,  гремела,  звенела, орала, гадала, разменивала и накатывалась золотозубой волной толпа цыган.

     - Па-а-брегись!  И-эх!  Ромалэ!

    Все как-то очень быстро пронеслось и стихло.

     - Ма?  - в очередной раз пытался Алексей вызвать улыбку.  - А почему шаль называется цыганской?  Вот оренбургский пуховый платок, понятно,  его  там делают.  А когда ты последний раз видела,  чтобы цыганки сидели и ткали что-то для своих будущих платков?

     Юлька все-таки  хихикнула.  Мать отмахнулась изрядно вымок­шим носовым платочком.

     - Тебе бы все хи-хи да ха-ха.  Офицер уже,  а все балбесничаешь!  Вон через два вагона твой тринадцатый. Юль, бери-ка его авоську!

Дача Цуладзе.

Братья наблюдали за дачей Цуладзе.

- Сколько их там? Иван ткнул своего брата Владимира локтем.

- За все время только двое и засветились. Остальные в столицу, надо полагать, дернули, подмыться захотелось. Ха-ха!

Обожаю педантичность и верность традициям. - Ларин сплюнул. - Через сорок минут пойдем. Потемнее будет.

- Хоп!

Владимиру потребовались только две пульки, чтобы из пневматического пистолета расколотить лампочку, висевшую на фонарном столбе.

- Давай!

Две тени перевалились через забор. Иван вынул мобильный телефон и набрал номер.

- Алло.

- Привет соседям!

- Кто это?

- Соседи, говорю. У вас случайно лишней лампочки нет? На углу перегорела.

- Ну и чё?

- Вроде ни чё. Только тут какие-то подозрительные типы недавно шлялись. Как бы чего не сперли! Я бы мог и сам ввинтить, да старый уже.

- Ладно, щас!

Минут через десять из дома вышел белобрысый парень с перевязанной головой и потопал к фонарному столбу. С собой он тащил раздвижную дюралевую лестницу.

- Давай!

Две тени метнулись к даче. Братья вошли в дом и огляделись. В холле никого не было. На столе в пепельнице дымился окурок белобрысого.

- Ты - туда! - Иван указал место брату. - Свистни, как только он войдет.

Все было разыграно как по нотам. Парень ввернул лампу и довольный своей работой, направился на веранду. Зайдя в дом, он услышал резкий свист. Белобрысый повернулся и испугался не на шутку, увидав перед собой человека в милицейской фуражке.

- Ваши документы!

Парень сунул руку в карман и тут же осел на пол от смачного удара по голове.

- Опаньки! - Иван подхватил парня и поволок его за стойку бара.

Квартира Лариных.

Вечером позвонил Сергей.

- Пап, я сегодня заехать не смогу. У нас неприятность.

- Жаль, у нас сегодня вареники с картошкой. Алена приготовила по своему рецепту. Я уже не заметил, как двенадцать штук съел. А что случилось?

- Ты помнишь ту судью, которая Бардина-младшего вела?

- Как же, Любовь Сергеевна. И что?

- Так вот, ей тоже подарок по почте пришел. Даже обертка идентичная!

- Да ты что?

- Почерк тот же.

- Странно, Сережа. Ему же еще пятнадцать лет сидеть. Здесь что-то не то!

- Вот и я так думаю.

*     *     *

Москва.

Иван и Алена гуляли по Москве. После Третьяковской галереи они катались на прогулочном кораблике по Москве-реке. Потом сидели в кафе на Кузнецком мосту. И опять бродили по вечерней столице.

Пустырь. Милицейская машина.

Милицейский фургон остановился на пустыре недалеко от  старой бензозаправки. Старшина милиции вышел из кабины и постучал по стенке. Вооруженный конвоир, сидевший внутри, открыл дверь и выпустил сидевшего в автозаке арестованного.

Из подъехавшей почти вплотную "Волги" с тонированными стеклами выбрался парень, практически ничем не отличавшийся от арестованного, и забрался в автозак вместо вышедшего уголовника.

*     *     *

Кафе. Свадьба Макаровых.

На свадьбе дочери Елена Ивановна сама выглядела как невеста, только без фаты. Владимир сидел сиднем рядом со своей женой, отвергая все приглашения "тряхнуть стариной". А Иван с удовольствием отплясывал с Варварой.

- А ты чего сидишь? -  спросила Вера своего мужа. - Вижу, что все глаза проглядел на молодежь, кобелина несчастная! Иди танцуй, а не то лопнешь ненароком! Нет, чтобы жену родную пригласить, он по сторонам пялится!

- Ты же никогда не танцуешь, Вера! Сколько б я тебя не приглашал…

- Буду я с бабником танцевать, век бы тебя не видеть!

- Вот тебе раз. Я ж все время с тобой сижу!

- На твоей роже все написано, с кем ты сидишь!

- Вера…

- Отвали! Я домой поехала, не провожай. Меня уже воротит от этого веселья!

Мадам Вера уехала домой, я Владимир, освободившийся от опеки, все же пригласил свою сватью на танец.

Он танцевал, закрыв глаза, как мальчишка на школьном вечере. Украдкой нюхал ее волосы, пытался своими губами прикоснуться к ее щеке. Пальцами левой руки отыскивал и трогал на ее спине заветную бретельку от лифчика. А когда Елена коснулась его своей грудью, он готов был потерять сознание.

- Володя! На нас молодые смотрят!

- Я … это…

- Я понимаю.

Когда закончилась музыка, она тихо шепнула ему: “Спасибо”.

Владимир не хотел ее отпускать, если бы не чокнутый тамада, устроивший конкурсный бег в мешках в первом часу ночи.

Домой возвращались вместе. Вдвоем. Она вела машину уверенно, да и встречного транспорта уже не было. Оба молчали.

Вдруг машина притормозила и свернула на кольцевую дорогу. Через несколько минут они оказались на берегу канала. Елена заглушила мотор и показала рукой на мост.

- Вот здесь, Володя, мне однажды было очень плохо и очень одиноко! Не-вы-но-си-мо!

На ее глазах появились слезы. Володя обнял ее на плечи и прижал к себе.

- Я не знаю, что меня остановило в тот раз. Не знаю. Может быть, как раз то самое чувство одиночества среди огромной массы чужых людей? Я тогда еще не знала, что у меня будет Янка.  Родители мои умерли так рано, что я не помню их. Мне просто не хотелось жить. Да, той самой жене чемпиона, которой поначалу все завидовали.

Володя прижал Елену к себе и начал целовать ее в губы, и она ответила ему взаимностью.

Его голова лежала на ее груди, он слушал стук ее сердца. Лена гладила его волосы.

Дача Сосковых.

Игорь Сосков встал раньше обычного. Его разбудил телефонный звонок.

- Игорь, ты живой?

- Ага!

- Дело на сто баксов!

- Куда?

- Давай на Черкизовский! Там налоговики операцию затеяли. Видюшников трясти будут. Начальство велело репортаж скрамсалить.

- Еду.

Игорь спустился на первый этаж, умылся и направился в город, жуя по пути к автобусной остановке бутерброд с колбасой.  Но его поджидала неприятность. Автобус только что скрылся за поворотом.

- Вот сволочь! Ведь на минуту раньше ушел! Чтоб тебя!

Игорь поднял руку и тормознул первую попавшуюся машину.

- Шеф, на Черкизовский!

- Я в "Сокольники"!

- Чудесно, там совсем рядом! Полтинник устроит?

- Ладно, садись. Челнок?

- Не, у меня другая работа.

У метро "Сокольники" машина затормозила. Игорь вынул пятьдесят рублей и протянул их водителю. Водитель взял бумажку, но не сунул в карман, как обычно, а небрежно бросил ее в "барадачек". Игорь остановил свой взгляд на руке водителя. Запястье украшала жуткая татуировка.

- Господи, паук! Я же видел его в Останкино!

Игорь схватил авторучку и стал судорожно вспоминать номер машины.

- Так-так! Номер "018", а буквы "ХА и В", точно. Не запомнил, московский номер, или подмосковный. Ну да ладно, такая модель с таким номером может быть только одна!

Квартира Лариных.

- Ты что, Володя? Тебе плохо? Не пей больше!

- Ты слушаешь меня, Вань?   

- Да, Володя.

- Вот и прекрасно. Дерни за руку, когда утомлю.

- Хоп.

- Не знаю почему, Ваня, но с личной жизнью мне не повезло.  Мы с тобой росли вместе, одинаковые училища заканчивали, но судьба разбросала нас так, что за всю службу мы с тобой в наших пограничных войсках ни разу и не встретились. Только, вот видишь, дома, когда на пенсию нам пришлось выходить. Ты теперь для меня самый близкий родственник. О наших матерях я не говорю, это святое!

Ну не удалось мне отыскать в молодости такого человека, который бы просто любил меня.  Это же несложно, и ничего особенного для этого ведь не требуется.

Ты же знаешь, что все скоропалительные курсантские свадьбы никого еще, в большинстве своем, до добра не доводили.  Так и меня в Алма-Ате угораздило в свое время. Любовь с первого взгляда, так сказать. Женюсь, и все тут.

И девка-то вроде была хороша, и родители чудесные, а вот не заладилась жизнь, хоть тресни. Хозяйка не плохая, дом вела нормально, чистюля, ничего не скажешь, а вот откуда эта глупая ревность? Ума не приложу.

Знаешь, Вань, скандалы у нас бывали даже по ночам. Какой-то там “посторонний” запаха в моих волосах учует, или на кителе нитку какую случайно обнаружит. Кому надо, тот найдет, одним словом. И что интересно, даже теща встала на мою сторону, видя, как ее родная дочь обижает меня незаслуженно. Куда ж с заставы-то? В Китай, что ли, к бабам бегать? Честно скажу, она мне потихоньку даже развестись советовала. Или развод, говорит, бери, или терпи, Володя, как хочешь. Ну а ты ведь знаешь,  для военных развод - гибель карьеры. А я в академию нацелился поступать.  Не вековать же на заставе. Этим партийцам, да  политотдельцам только дай повод, не видать бы мне академии, как своих ушей! С такой характеристикой, знаешь, куда поступить только можно? Вот и я тоже...